В 1941 году моя мама, Сиренко Марфа Акимовна, работала учительницей младших классов в школе села Лозивок Черкасского р-на, тогда еще Киевской области.
А отец, Сиренко Федор Дмитриевич, был кадровым военным и служил в воинской части дислоцированной в городе Черкассы.
Родом отец был из хутора Шкураты, Деймановского сельсовета Полтавской области, и это обстоятельство сыграло решающую роль в жизни нашей семьи во время фашистской оккупации.
Родители мои поженились в 1937 году. У матери уже была дочь, моя старшая сестра 1935 года рождения, от первого брака. Сестру звали Сталина, и это тоже оказалось опасной проблемой той войны. У родителей несколько лет не было детей. И только в 1941 году весной они счастливо узнали, что мать беременна и будет ребенок. Гадали мальчик или девочка. Хотели мальчика, так как девочка уже была. И вот в начале июня отец проснулся и категорически заявил матери: «У нас будет сын». «Почему ты уверен?» - спросила мать. А мне приснился сон, будто я поймал двух голубей. Голубка вырвалась и улетела, а голубя я удержал, подышал на него теплым воздухом и пустил в небо. И он высоко- высоко полетел в синее красивое небо. Это сон вещий. Будет сын. И назовем мы его Василием в память о моем старшем брате, который погиб на границе в начале 30-х годов. У матери были предложения других имен, но случилась война, и мать выполнила волю отца.
22 июня 1941 года отец был на дежурстве в воинской части г.Черкассы, где он служил старшиной саперной части. Как известно, война началась в 4 утра с бомбардировки Киева и других городов 22 июня 1941 года.
В село Лозивок, где мать работала учительницей, весть о войне пришла для матери через вызов к телефону в сельский совет, где был телефон.
Ее вызвал к телефону писарь воинской части, где служил отец и сообщил, что началась война, срочно формируется эшелон на фронт, отцу срочно присвоили звание лейтенанта и он формирует взвод к отправке на фронт. Если хотите увидеться, приезжайте скорее. Село Лозивок от Черкасс находится в 15 км. Но чем доехать? В те времена машины были редкость, а попутного воза в данное время не оказалось, и мать пошла пешком. Пришла в часть часам к трем. На проходную вышел писарь и сообщил, что в два часа эшелон ушел на фронт под город Черновцы, что отец назначен командиром взвода и передал матери документы на лейтенантский аттестат, дающий право на эвакуацию. Так матери и не довелось повидаться с отцом в последний раз перед отправкой на фронт. Но пожар войны разгорался так быстро, что отец попал под огонь этого пожара уже в первый день войны.
Мать, заплаканная, убитая горем разлуки и неопределенности будущего вернулась в Лозивок, забрала пятилетнюю дочку, вещи и переехали в село Леськи тоже Черкасского района, откуда она была родом, где жил мой дед Половинко Аким Прохорович и посоветовавшись с родными решила ехать в эвакуацию, благо, лейтенантский аттестат позволял. Кроме того, мама была член компартии и оставаться на территории, где ее знали, было самоубийством. Через время погрузились в эшелон, следующий в Сибирь. Но доехали не далеко: под узловой станцией Гребенка Полтавской обл. поезд разбомбила фашистская авиация. Мать с сестрой успели выбежать из вагона и он сгорел у них на глазах вместе с их вещами. Полные страха и отчаяния они поняли, что об эвакуации придется забыть. Возвращаться домой в Леськи невозможно, так как немцы уже где-то рядом. Путь один - в хутор Шкураты, что находится в 10 км от Пирятина, где живут свекор и свекровь матери, мои дедушка и бабушка. От ст. Гребенка туда километров 30. И беременная мама с пятилетней дочкой побрели искать убежище от войны. Дедушка с бабушкой встретили их как родных и близких и уже вскоре, когда войска оборонявшие Киев начали отступать через Пирятин на восток война своими фронтами прокатилась и по Шкуратам. Мама рассказывала как три дня день и ночь кругом села стреляли и двигались обозы то в одну, то в другую сторону. Были слышны взрывы, стрельба, грохот танков, а потом все стихло и в селе оказалось много красноармейцев попавших в окружение немцев. В нашу хату забежало человек восемь. Их покормили и они ждали, когда немцы придут и заберут их в плен. Один из бойцов показал два куска добротной кожи, годной на сапоги. Мать говорила, оставь их нам, потому, что немцы все равно их у тебя заберут. Но он ответил, что немцы их в плену держать не будут, а отпустят домой. Он об этом в немецкой листовке читал. Вскоре явились немцы. Они остановились на горе нависающей над селом, затрубили в трубу и передали приказ всем солдатам подниматься на гору и строиться. И потянулась к немцам длинная вереница красноармейцев. Немцы всех построили, обыскали, все ценное отобрали, включая и кожи на сапоги. И повели пленных в концлагерь, который оборудовали в степной долине, огородив ее колючей проволокой. По периметру вокруг долины ходили часовые с собаками, а на дне долины тысячи наших солдат просто неба под дождем и солнцем.
Надежды на то, что немец отпустит их домой не оправдались, и они умирали десятками в день от голода и болезней. Крестьяне из окрестных сел подходили к лагерю и с разрешения охраны кидали за проволоку хлеб, капусту, буряк, тыкву, другую еду, на которую набрасывались голодные солдаты. Это тешило охрану, которая хохотала, если случались потасовки за еду. Мать тоже ходила и бросала еду солдатам, но вспоминая об этом после войны возмущалась и хохотом конвоиров и поведением солдат, которые сдавались в плен, надеясь, что их фашисты отпустят домой хозяйствовать. Вскоре после пленения красноармейцев, где-то через неделю к нам в хату зашли двое наших солдат, что бежали из окружения. Мать накормила их и сказала, что им надо немедленно уходить из села, потому что полиция их обнаружит и либо отведут в лагерь военнопленных, либо расстреляют. Мать взялась показать им дорогу в сторону максимового леса, где предположительно должны быть партизаны. Договорились, что мать будет идти метров триста впереди, а солдаты шли, но как бы сами по себе. Все шло хорошо, но когда вышли за околицу села, мать встретила на дороге попа в рясе, в полном облачении, который шел в село.
На мать он не обратил внимание, но когда поравнялся с солдатами подозрительно оглядел их, а через метров 50 подобрал рясу и побежал в село. Мать поняла, что поп побежал в полицию. Она приостановилась, подождала подбежавших к ней солдат и сказала, чтобы они быстро бежали в ближайший лес, потому что сейчас будет полиция.
Солдаты побежали к лесу, а уже минут через 20 бежали полицаи и тоже побежали к лесу. Еще минут через 20 раздались выстрелы и люди говорили, что в лесу убили двух солдат.
С тех пор мать возненавидела попов, считая их способными предавать свой народ. И в старости говорила мне, что когда она умрет, то чтобы попа не было на похоронах, а церковный хор чтобы пел, потому что она любит церковное пение.
Однако, когда матери было уже лет 85, я построил для нее в селе Леськи – ее малой родине большой дом и поселил ее там, обеспечив всем необходимым.
Однажды ко мне пришел местный священник отец Василий обсудить проект строительства новой церкви в селе, возможность помощи в строительстве.
Это был умный, приятный, очень душевно располагающий молодой человек, которого все мы сразу полюбили. Он заходил к матери, они подолгу беседовали и однажды мать сказала, что она меняет свое решение и когда она умрет, то отец Василий пусть ее отпевает.
Мать отошла в вечность в 2003 году, в возрасте 94 лет и отец Василий отпевал ее вместе с церковным хором и духовым оркестром на местном кладбище.
Хутор Шкураты во время войны насчитывал около 120 хат и с полтысячи жителей, но немцы в хуторе никогда на ночь не останавливались ввиду его такого географического положения, которое похоже на западню. Дорога в село была тупиковой, кругом болота, трясина поймы речки Удай, а с другой стороны гора и въезд и выезд из села был по одной дороге, что делало возможным партизанам блокировать немцев в селе и уничтожить. Поэтому постоянно немцы в селе не останавливались, но за время оккупации раза три забегал карательный отряд, который производил обыски. Искал партизан, коммунистов, комсомольцев на уничтожение. Мать была член компартии и многие в селе знали об этом, но за все время оккупации никто не выдал ее немцам. Видимо благодаря авторитету моего отца родившегося и жившего в Шкуратах. Мать рассказывала был случай. В село заехал карательный отряд и объявил, чтобы коммунисты и комсомольцы выходили в центр села и зарегистрировались. Если найдут в каком-то доме коммуниста – дом будет сожжен, а семья расстреляна. Начались обыски с насилием и грабежом. Плач и стон слышался из дворов селян. Бабка Химка, зная, что мать партийная побежала к старосте спросить что же делать, ведь Марфа партийная.
Староста приказал бабке идти домой и никому об этом больше не говорить. А вечером, когда каратели уехали, он пришел стянул грубо бабку с печи, ругаясь матом держал бабку за волосы, толкал ей в рот дуло нагана и кричал: «Если ты курва еще хоть раз где-то заикнешься, что Марфа партийная, я тебе в твой рот выпущу всю обойму. Она жена Феди, а он мой лучший друг детства, мы коней с ним пасли, дружили и я не дам в обиду его жену и детей. Бабка намертво замолчала до концы войны. Оказалось позже староста был поставлен партизанами и после войны его не судили за связь с немцами, а, наоборот, он был в почете и работал председателем толи сельсовета, толи колхоза в соседнем селе.
<< Назад
